Хроника Будущего
январь 2000 год №6 тевет 5760 год
В этом номере:
Исполнение пророчеств Торы в наше время
Письмо кантониста

Вернуться на главную страничку


Исполнение пророчеств Торы в наше время

В мировой истории нет ничего, подобного истории Страны Израиля: лишившись своего народа, эта прежде цветущая земля почти две тысячи лет пребывала в запустении, и вновь расцвела только когда ее народ начал возвращаться на родину. Еще более удивительно, что такое развитие событий было предсказано в Торе.

СВИДЕТЕЛЬСТВА ИСТОРИКОВ


     Иосиф Флавий (1 век н.э.)
в "Иудейской войне" (3, 3:2) описывает Страну Израиля времен Второго Храма: "Галилея очень плодородна, изобилует пастбищами, богата растительностью... Она густо заселена, пестрит городами и деревнями... Население здесь многочисленно: в самой маленькой деревне - свыше пятнадцати тысяч жителей..."
     Французский востоковед К.Вольней (18 век), посетивший Эрец Исраэль, пишет: "Повсюду я видел лишь разбой и опустошение... Где все то, что составляло гордость и украшение этой страны? Увы! Я объехал всю эту пустыню, посетил места, где некогда пышно цвела жизнь, и не видел ничего, кроме запустения и безлюдья. Великий Б-же! Отчего произошли столь роковые перемены?.. В чем причина проклятья Небес, тяготеющего над этой страной?"

     Как тут не вспомнить пророческие слова Торы: "И скажут все народы: "За что поступил так Г-сподь с этой страной?.."  И скажут: "За то, что отвергли они союз с Г-сподом, Б-гом отцов их, который Он заключил с ними, когда вывел их из Египта.  И пошли они, и служили богам иным...  И изгнал их Г-сподь из земли их в гневе..." (Дварим, 29:23-25,27).  "И опустошу Я землю вашу, и изумятся ей враги ваши, которые поселятся в ней.  А вас рассею Я между народами и обнажу вслед вам меч, и будет земля ваша пуста, и города ваши станут руинами" (Ваикра, 26:32-33). 
     Вот что говорил в связи с этими пророчествами величайший комментатор Торы Рамбан (1194-1270): "Пророчество о том, что во времена изгнания народа Израиля страна будет пустынной, - добрый знак для евреев... Это говорит о том, что наша страна не примет никого другого, и убедительно доказывает, что намерение Б-га вернуть еврейский народ в Эрец Исраэль будет исполнено". И как только евреи вернулись, земля вновь расцвела, как обещано в Торе: "Г-сподь, Б-г твой, ведет тебя в прекрасную страну... где без скудости будешь есть хлеб, не будет у тебя недостатка ни в чем..." (Дварим, 8:7,9).

Назад к оглавлению


Письмо кантониста
рав Ицхак Зильбер

(фрагменты из автобиографической книги)

     Мой прадед рав Нафтали в течение полувека был раввином города Луцин.  В этот период, в 1842 году, в России был издан жестокий указ -забирать в царскую армию еврейских мальчиков моложе 18 лет.  Их называли кантонистами.  (Служба продолжалась 25 лет, причем отсчет начинался с 18-летия кантониста, без учета предыдущих лет службы - прим.ред.).  Этих несчастных детей подвергали страшным пыткам, чтобы они согласились креститься.  Не все могли выдержать мучения - и соглашались.  В Луцине был сборный пункт, и когда детей-кантонистов привозили туда, рав Нафтали с любовью опекал их и делал все возможное, чтобы они остались верующими евреями. Сохранился рассказ одного из кантонистов о его встрече с равом Нафтали (см. журнал "Дер идишер штрал"):
     "Мне было 9 лет, когда меня оторвали от мамы и отдали в солдаты.  По закону меня нельзя было забирать, так как я был единственным сыном вдовы.  Но закон пишут для бедных, а для богатых законов нет, и меня взяли в солдаты вместо сына богача.  Меня и еще десять таких же горемык заперли в какой-то комнате.  Ко всем детям приходили родные, целовали их, а ко мне никто не приходил.  Я ждал маму и с каждый днем все больше сердился.  В последний день перед отправкой пришел еврей из моего местечка Пятовка.  Он дал мне 20 копеек, старые залатанные сапоги и сказал: "Это тебе твоя мама послала."  "А где моя мама?" - спрашиваю, отталкивая вещи, что он принес. - "Твоя мама?  Понимаешь, мой мальчик, она отдыхает, она спит, твоя мама!".  Он замолчал, вышел из комнаты и убежал.  Женщина, которая издалека видела эту сцену, сказала: "Она спит, бедная".  И слезы лились из ее глаз.  Вспоминая об этом позднее, я осознал, что моя мама, видимо, умерла в ту неделю, когда меня забрали.  Но тогда я не понимал: "Нашла время спать!  Все мамы не спят, а она спит!" 
     Пять недель мы были в дороге.  В каждом городе останавливались на день-два, собирали детей в наш обоз.  Было очень холодно, дядьки ругались, издевались над нами и гнали, гнали...  Усталые, забитые, как стадо овец, которых гонят на бойню, на шестой неделе мы приехали в Луцин, большой торговый город.  Там был сборный пункт, где кантонистов распределяли по отрядам и посылали дальше.  Когда нас завели в огромную казарму, мы удивились: там нас встречали пятеро евреев, среди которых заметно выделялся высокий красивый чернобородый еврей лет тридцати с добрыми карими глазами.  Он сказал: "Шалом алейхем, родные!" - и от его спокойного голоса сердце стало оттаивать.  Как по команде мы закричали: "Алейхем шалом, ребе!". Каждому он подал руку, для каждого у него нашлось доброе слово.  И я подошел.  На сердце у меня было тяжело: остальные хоть виделись с родителями, а я-то маму не видел.  Они плакали, а я ни разу не заплакал с той минуты, как меня забрали от мамы. Когда дядьки меня били, я молчал, когда спрашивали - я не отвечал.  Я  был злой, как загнанный зверек.  Но когда я увидел этого еврея с такими добрыми глазами, во мне что-то стало пробуждаться, и я расплакался.  Он спросил: "Родной ты мой, сколько тебе лет, бедный мой мальчик?"  Я плачу и говорю: "Мама не пришла ко мне прощаться".  Я все плакал и плакал и чувствовал, что сердце сейчас разорвется...  Мы сели на какое-то  бревно во дворе, его теплые руки гладили меня, и он говорил: "Плачь, плачь, одинокий ты сирота".  Мне казалось, что это мама меня гладит.  Когда я успокоился и перестал плакать, мне стало стыдно.  Я огляделся украдкой, но никто не смеялся.  Евреи, что пришли вместе с ребе, утирали глаза, и даже толстый усатый фельдфебель смахнул слезу.  Пока ребе говорил с нами, двое евреев раздавали детям булки, конфеты, а другие угощали дядек водкой.  Когда пришел воинский начальник, эти евреи выхлопотали разрешение, чтобы дети-кантонисты во время пребывания в Луцине жили в домах у евреев.  Наши имена записали, и эти люди отвели нас в синагогу.  Там уже было полно евреев, которые и разобрали детей по семьям.  Всех разобрали, я остался один... И мама ко мне не пришла, и здесь меня все забыли.  Сижу в одиночестве и вдруг чувствую теплую руку: "Идем, мой мальчик".  Рав Нафтали хотел взять меня к себе и поэтому никому не предлагал.  Мне было хорошо в его доме, его жена была мне как мать, и я забыл, кто я и что меня ждет... 
     Каждый день утром и вечером мы должны были приходить в казарму отмечаться. Рав Нафтали приходил туда вместе с нами, садился на нары, а мы - вокруг него и слушали его добрые слова и удивительно красивые истории.  Он рассказывал о раби Акиве, Хананье, Мишаэле, Азарье (еврейских праведниках, подвергшихся тяжелым испытаниям - прим. ред.), о пытках и кострах инквизиции, о евреях, которых истязали, чтобы они крестились, но они не крестились.  Но больше всего он любил рассказ о Йосефе-Цадике, которого продали в рабство собственные братья. Благодаря своим способностям, он сумел достичь высокого положения.  Но в момент тяжелого испытания перед ним возникает лицо его отца Яакова, который плачет и грустит по нему.  Разве Яаков виноват в чем-нибудь?  Виноваты братья, но не Яаков!  "И пусть перед вашими глазами всегда будет лицо Яакова", - закончил рав Нафтали свой рассказ. Через многие годы я понял, почему наш ребе так часто вспоминал Йосефа.  Ведь Йосеф тоже был обижен - его продали его братья-евреи.  И он мог обидеться на всех евреев и отказаться от них.  Но Яаков-то не виноват!  Рав Нафтали своими словами вылечил нас от опасной болезни - ненависти, которую мы испытывали к тем евреям, которые нас продали.  За эти четыре недели мы многое выучили, наши сердца привязались к нашему народу, и мы научились прощать. 
     И вот наступил страшный, горький день разлуки.  В последнюю ночь нас не отпустили в дома, где мы жили, оставили в казарме.  На рассвете, под барабанный бой и вой труб, нас вывели во двор с сумками на плечах, заспанных и дрожащих. Кончились золотые дни!  Наши мысли были одна тяжелей другой.  Что с нами будет дальше?  Придет ли наш ребе сегодня?  Трудно поверить, что он успеет прийти на рассвете.  Мы поднимаем глаза: ребе уже здесь!  Но он совсем другой, я его не могу узнать.  Лицо строгое, глаза горят. Он со своими помощниками прошел по рядам и тем детям, у которых уже была бар-мицва, дал тфилин и талит катан (молитвенные принадлежности - прим. ред.), а маленьким - только талит катан.  Затем он отошел на несколько шагов и громко сказал: "Дети, вы - сыновья евреев, вы - евреи!  Знайте и помните, что вы - дети Авраама, Ицхака и Яакова! - он не мог сдержать слез. - Не забывайте, что вы евреи.  Скажите со мной "Шма, Исраэль!" - "Шма, Исраэль, Ашем Элокейну Ашем эхад", - выкрикнули мы все.  "Дети, вы идете в далекий тяжелый путь. Будет много бед и неприятностей, много тяжелых испытаний, - голос его прерывался, - но Б-г Авраама, Ицхака и Яакова будет с вами, если вы Его не забудете.  Дети, я благословляю вас так, как коганим (священнослужители - прим. ред.) благословляли народ, когда был Храм".  И он начал говорить благословение.  Мы его окружили: "Ребе, пожалуйста, благословите каждого из нас!". Он положил руки на наши головы и благословил.  Показались первые лучи солнца.  С опущенными головами мы прошли мимо нашего ребе, и он каждому сказал: "Иди и будь здоров".  И нас погнали в путь.  Мы вышли за город, с горы оглянулись назад, на гостеприимный город со святым раввином.  И я как сейчас вижу, как он шепчет слова: "Пусть благословит тебя Г-сподь и охранит тебя..." (благословение когенов - прим. ред.). 

Назад к оглавлению